Виталий Георгиевич Волович, почетный полярник, участник ледового дрейфа на станциях “Северный полюс – 2” и “Северный полюс – 3”, доктор медицинских наук, профессор, академик Академии космонавтики имени К.Э. Циолковского

Латинская пословица гласит: Omne ignotum pro magnifico est (в неведомом таится манящая сила). Многие столетия человек устремлялся в разные концы нашей планеты, чтоб изучать пустыни, океаны, тропические дебри. Но, как сказал дважды Герой Советского Союза полярник Иван Дмитриевич Папанин, все эти экспедиции не могут сравниться с теми, в которых пытались изучить или освоить Арктику.

В нашей стране Арктикой стали активно интересоваться в послереволюционные годы. Она стала своеобразной кузницей героев: одно за другим следовали события, в которых СССР принадлежала ведущая роль. Это и история со спасением остатков экспедиции итальянского путешественника Умберто Нобиле, который в 1928 году отправился к Северному полюсу на дирижабле “Италия” и потерпел крушение. Самого Нобиле, тяжело раненного, эвакуировали на шведском самолете, а остатки экспедиции снял со льдов советский ледокол “Красин”. Это и героическое спасение в 1934 году участников экспедиции на пароходе “Челюскин”, раздавленном льдами во время дрейфа на восточном участке Северного морского пути. Вся страна встречала челюскинцев как героев, и они впоследствии были удостоены звания “Герой Советского Союза”.

В послевоенные годы интерес к Арктике возрос особенно. В начале 1947 года премьер-министр Великобритании Уинстон Черчилль, выступая с речью в американском городе Фултоне, обвинил Советский Союз в тысяче грехов, и началась холодная война. Ее начало совпало с рождением важной идеи: в качестве арены военных действий предполагался Полярный бассейн. Руководство нашей страны задалось вопросом: а что мы имеем в области освоения Арктики, кроме славы и победных реляций, связанных с высадкой на дрейфующей станции папанинцев? Оказалось – почти ничего. Советский Север оставался незащищенным. Знаний, полученных советскими полярниками в 1930-х годах во время знаменитых первых экспедиций, было недостаточно для того, чтобы надежно защитить наши северные рубежи. Обнаружилось, что на Севере нет ни одного нормального аэродрома для посадки и взлета современных самолетов, что отсутствуют сведения по целому ряду вопросов, которые обеспечивали безопасность и надежность полетов полярной авиации, особенно в боевых условиях. Это притом что американцы публиковали материалы, свидетельствующие о том, что расстояния до северных границ СССР могут легко покрываться стратегической авиацией и подводным флотом США.

Чтобы решать военные проблемы в Центральном полярном бассейне, нужно очень многое о нем знать и многое уметь. Пробелов оказалось немало. Как, учитывая огромные арктические пространства, отсутствие ледовых аэродромов, сложности в организации радиосвязи и другие многочисленные проблемы, в короткое время решить задачи, без решения которых воевать на Севере окажется невозможно? Как опередить американцев? Как сделать так, чтобы Север стал неприступным для американской военной авиации, бомбардировщиков, ракет? Ответы на эти вопросы поручили искать Главному управлению Северного морского пути, крупнейшим ученым-полярникам, полярным летчикам и штурманам.

Обратились к опыту, приобретенному советскими полярниками во время высадки на дрейфующую станцию “Северный полюс – 1”, и к знаменитому предложению академика Отто Юльевича Шмидта: было решено для исследований создать так называемые прыгающие группы, которые в соответствии с четким планом должны высаживаться в различных точках Центрального полярного бассейна и проводить исследования, чтобы ответить на многочисленные вопросы, возникшие в связи с решением проблемы защиты Севера от американской агрессии.

Штаб экспедиции со всем необходимым оборудованием базировался возле Северного полюса, при ней – самолеты, в основном Ли-2 и Ил-12, с помощью которых группы “прыгали” с одной точки на другую и проводили по единой схеме исследования, связанные с полетами, связью, особенностями ледового режима в Арктике и другими темами, без знаний по которым не только воевать, но и летать в этих местах было невозможно. Оказалось, таким методом можно успешно собирать необходимые сведения о льдах, полярных течениях и о возможности подбирать ледовые аэродромы с воздуха.

Летать над полярными льдами не так-то просто: пространства огромные, а сесть негде. Можно часами лететь то над сплошными льдами, похожими на груды набросанных кусков сахара, то над реками в ледовых берегах, от горизонта до горизонта.

В первый раз я увидел настоящую Арктику, когда летел на самолете Ли-2 на Северную Землю. Путь к Северному полюсу, где располагался штаб экспедиции “Север-4”, лежал через Северную Землю. Этот архипелаг был последним крупным мировым географическим открытием, осуществленным в 1913 году экспедицией Вилькицкого, которая должна была в одну навигацию пройти из Тихого океана в Атлантический.

На Северной Земле была промежуточная база, где мы перегружали бензин и продукты на пути к Северному полюсу. Здесь и началось мое первое знакомство с Арктикой.

Важнейшей частью рациона полярников были брикеты из говядины и оленьи туши, облитые водой для получения ледовой глазури. В таком виде мясо может храниться хоть целый год. Позже, работая по совместительству поваром на дрейфующей станции, я должен был каждое утро кувалдой разбивать брикет – работа довольно тяжелая. Стеллажи с брикетированным мясом часто привлекали белых медведей, и без оружия вокруг базы ходить было опасно.

Как-то раз я взял карабин с парой обойм и пошел к берегу. Моему взору открылось гигантское скопление льдов, уходящих далеко за горизонт, белые облака над ними, совершенно белые, и они медленно плыли туда же, за горизонт. Я был потрясен. Поднявшись на один из маленьких островов, я встал, опершись на карабин, с таким видом и ощущением, будто только что покорил Северный полюс. Хотя это случилось задолго до меня. Наверное, именно в эти часы и родилась моя первая любовь к Арктике.

Там же я впервые познакомился с белыми медведями. Рядом с палатками и стеллажами с олениной стояла огромная бочка с кислой капустой. Видимо, кто-то из хозяйственников очень переживал, что нам не хватит витаминов, или сам был большим любителем квашеной капусты. Первым, кто ею заинтересовался, оказался огромный белый медведь. Мишка хлопнул массивной лапой по бочке, крышка отлетела, и, загребая когтистой лапой, он стал поедать капусту. Никогда бы не поверил, что полярные медведи такие любители кислой капусты. Все бы хорошо, но инженер нашего отряда, видимо, забыв, что медведь не дрессированный, схватил фотоаппарат и кинулся его снимать. Он встал на колено, прицелился своим ФЭДом... Но тут медведь повернулся и в два гигантских прыжка настиг фотографа. Он уже занес лапу над легкомысленным инженером, и тот наверняка остался бы без скальпа, если бы наш радист единственной пулей не попал медведю прямо в сердце. С медведем было кончено, а инженер три дня ни с кем не разговаривал.

В полярной экспедиции “Север-4” я выполнял роль, как говорится, Склифосовского. В мою задачу входило, имея наготове парашют, запас продовольствия и медикаментов, в случае необходимости быстро сесть в самолет, долететь до базы экспедиции и оказать медицинскую помощь. К счастью, мне как врачу-хирургу свои знания на практике применять не пришлось: не было ни одной катастрофы или аварии.

Первое близкое знакомство с Северным полюсом у меня состоялось как раз во время экспедиции “Север-4”. Срок экспедиции подходил к концу, наступил май, на льдине праздновали День Победы. Я уже приготовил пельмени, развел спирт (на полярные станции водку не завозят, а только чистый спирт, ведь возить воду в Арктику – дело бессмысленное). И вдруг меня вызывает начальник экспедиции, бывший начальник авиации Северного флота генерал-лейтенант авиации Кузнецов.

– Ну, доктор, как у Вас дела?

– У нас – хорошо.

– А сами как, не хвораете?

– Врачу не положено.

– Прекрасно. Кстати, сколько у вас парашютных прыжков?

– Семьдесят четыре.

– А не хотели бы Вы прыгнуть на Северный полюс с парашютом?

Я понимал, что его вопрос вовсе не риторический.

– Готов, хоть сейчас.

– Тогда идите, готовьтесь. Через час прилетит Андрей Петрович Медведев, начальник парашютной службы, и Вы будете прыгать на Северный полюс. У Вас две задачи. Во-первых, отметим мировым рекордом нынешнее Девятое мая: это будет первый в истории прыжок на полюс. Вторая половина работы – определить, насколько выгодно и доступно с помощью современного парашюта выбрасывать десант на лед и удобно ли парашютисту в тяжелом обмундировании управлять парашютом.

Никто тогда не задумался о том, что парашюты были неуправляемыми. Куда понесет ветер, там мы и окажемся.

Началась подготовка. Андрей Петрович был опытным десантником, а я – молодым. Мы переложили парашюты и пошли к своему самолету. Провожала нас вся экспедиция.

База находилась примерно в ста километрах от Северного полюса. Лететь предстояло на самолете Си-47 с летчиком Николаем Варфоломеевичем Метлицким, подполковником в отставке, перешедшим в полярную авиацию. Командовал сам главный хозяин авиационной Арктики генерал-майор Максим Николаевич Чибисов. С ним у меня однажды была неожиданная встреча, когда нужно было лететь с Северной Земли на полюс для организации там маленького лазарета. И он меня тогда не взял, приказав: “Грузить пельмени. Медицина подождет”. Медицина подождала, тем более что никому она так и не понадобилась.

Итак, мы взлетели. Чибисов лично командовал, как лететь, куда. Время шло очень быстро. Немногим более получаса мы провели в легком напряжении, пока не раздалась команда: “Приготовиться!”. Мы пытались заглянутьв иллюминаторы, но они обросли льдом, и мы так и не увидели, что нас ждет за бортом. И только когда механики наконец открыли грузовую дверь, из которой нам предстояло прыгать, перед нами открылась панорама Северного полюса. Страшная панорама. Хотя сверху вид у торосов был очень мирным, они напоминали кубики рафинада, небрежно насыпанные кучками, но вокруг, словно шоссейные дороги, тянулись полосы открытой воды. Раздался сигнал, и один за другим мы с Медведевым покинули теплую уютную кабину нашего самолета.

Ситуация была очень неприятной. Прямо под нами и до горизонта тянулось огромное черное разводье. Попасть в него совсем не хотелось. А с другой стороны высились симпатичные сахарные кубики, грозящие переломами ног. Хотелось ускользнуть от опасностей, но сделать это было очень и очень сложно, ведь парашюты не управлялись. Нас несло по воле ветров. Но нам повезло: мы угодили в заполненную снегом воронку посреди груды торосов. Едва очухавшись, мы вскочили, стали обниматься и поздравлять друг друга с Днем Победы. Когда возвратилась способность шутить, Андрей Петрович спросил: “И это – все?”. “Нет, это начало”, – ответил я и извлек из кармана флягу со спиртом. А из другого кармана я достал луковицу и кусок черного хлеба. Этот праздник мы отметили воистину блестяще. Когда страсти остыли, в трехстах метрах от нас на льдину сел наш самолет, забрал нас на борт и доставил обратно в лагерь.

Когда экспедиция закончилась, уезжать из Арктики и возвращаться к серой армейской жизни совсем не хотелось. Но в высоких кругах свои законы. В Главном управлении Северного морского пути меня задержали особым приказом, и на следующий год я попал в новую экспедицию – “Север-5”. “Прыгающие” экспедиции дали много ценных сведений о Северном Ледовитом океане, но для уверенной работы в Арктике нужны были данные не только о летнем сезоне, но и о том, что там происходит в течение всего года, особенно зимой – во время полярной ночи.

Следующая экспедиция должна была исследовать Центральный полярный бассейн не только в пространстве, но и во времени: было решено открыть там первую дрейфующую станцию. Предполагалось, что одновременно будет действовать еще и вторая, но это не удалось: во всем полярном пространстве не оказалось второй порядочной льдины, где можно было бы организовать другой лагерь. Позже полярные летчики Виктор Михайлович Перов и Иван Иванович Черевичный открыли станцию на “полюсе относительной недоступности”, названном так из-за удаленности от населенных пунктов. На этом полюсе побывали только две группы: одна в тридцатых годах и следующая – перед войной, во главе с Перовым и Черевичным. Они впервые посадили тяжелый самолет на лед, построили для него на льдине аэродром и показали, какие в Арктике для этого есть возможности. Именно на полюсе относительной недоступности в дальнейшем высадилась экспедиция дрейфующей станции “Северный полюс – 2”.

Экспедиция, в которую был назначен и я, начала работать в апреле 1950 года. Когда дрейфующую полярную станцию открыли, она фигурировала под кодом “точка 36”, и только позже ее назвали “Северный полюс – 2”.

Позже я написал на эту тему:

Пришла радиограмма: “Льдина есть”.
Дрейфующая высадится в марте.
Ее назвали “точка 36”
И крестиком пометили на карте.

За тридевять земель от берегов,
Где полюс недоступности означен,
Ее открыли летчики Перов
И Черевичный. Выбор был удачен.

Как монолит многометровый пак
Со всех сторон торосами украшен.
А значит, натиск яростных атак
Окрестных льдов ему совсем не страшен.

Сюда ученых высадится рать –
Спецов по льдам, течениям, погоде.
Они на льдине будут дрейфовать,
Выпытывая тайны у природы.

Как шляпки у невиданных грибов,
На нашей льдине выросли палатки.
Чтоб к ним добраться, надо шесть часов
“Пилить” над океаном без посадки.

Возглавил станцию Михаил Михайлович Сомов, известный гидролог, в будущем Герой Советского Союза. В отличие от экспедиций Папанина и “Челюскина” наша была совершенно секретной. Нас предупредили, что в случае разглашения тайны мы в Арктику попадем только “в сопровождении”. Ни сроков экспедиции, ни места отправки нам не сообщали, и мы не знали, что нам предстоит делать. Едва узнав о предполагающейся экспедиции, я сразу заявил, что мог бы выполнять в ней работу доктора, но сначала получил отказ: если понадобится врач, меня сбросят туда с парашютом. Я был очень расстроен, но смирился и отправился в отпуск. В одну из ночей в сентябре, после возвращения из отпуска, меня разбудил телефонный звонок. Ночных звонков мы очень боялись: со времен 1937–1938 годов все жили под страхом репрессий. Мы знали о них не понаслышке: многие коллеги и друзья моего отца, который тоже был врачом, пострадали. Но в этот раз мы боялись зря: в такой неожиданной форме я получил предложение участвовать в полярной экспедиции. Первым, кого я встретил в связи с отправкой на станцию, был знаменитый герой-летчик, участник спасения экипажа парохода “Челюскин” Михаил Васильевич Водопьянов, о котором складывали саги. Его знал весь Советский Союз. Недавно отмечали его юбилей, и было решено поставить М.В. Водопьянову памятник в Москве. К сожалению, ни ему, ни многим другим героям Арктики до сих пор нет памятников. Но ведь только благодаря им, их мастерству, их уверенности и знанию техники и Арктики удалось за короткий срок провести обширные исследования ледового пространства от российских берегов до Северного полюса. Михаил Васильевич сказал мне: “О секретности я тебя уже предупреждал. Теперь второе: имей в виду, что твои обязанности не будут ограничиваться лечением геморроев. Будешь еще и поваром. Ты умеешь готовить?” “Да, я умею жарить яичницу”. “А откуда ты возьмешь яйца?” – спросил, усмехаясь, Водопьянов. “А щи и борщи ты варить умеешь? Впрочем, это неважно. Научишься. Знай, готовить надо будет на семнадцать человек. Сейчас они готовят по очереди, и, если кто-то сделал бульон с тараканами, ему никто ничего не скажет. А когда готовить будешь ты, сам понимаешь... Учись”. Я показал ему толстую книгу “О вкусной и здоровой пище”, которую сейчас храню как реликвию. С ее помощью я на ходу учился готовить. Каждое новое блюдо, которое мне приходилось “изображать”, отрабатывалось под строгим контролем полярников.

Получая задание, я снова дал обет молчания. Мне сообщили, что работа начнется в самой удаленной от материков точке, которую до этого посетили только две экспедиции, и что станция уже работает.

Народ на дрейфующей станции был разный. Когда я слышу, что в экспедиции людей подбирают заранее, чтобы у них подходили характеры, думаю: если людям что-то поручили и они понимают, что это очень серьезно, мелких дрязг между специалистами не будет ни на подводной лодке, ни на космическом корабле, ни на полярной станции. На станции “Северный полюс – 2” не было ни вертолетов, ни магнитофонов, ни киноустановки. Чем развлекались? Слушали радио и читали книги, благо библиотека на станции была хорошая. Читали про Нансена, Амундсена и осознавали: по сравнению с предшественниками мы работаем и живем в гораздо лучших условиях.

При подготовке к этой экспедиции инженеры и хозяйственники уже понимали, что для многомесячной работы в Арктике, чтобы самолеты могли садиться на льды, чтобы делать открытия, людей нужно одеть, обуть и накормить. И это был редкий случай, когда все это было выполнено. Спали мы на койках из дюралевых дуг с полотнищами, натянутыми на пружинках, – теперь их называют раскладушками и они есть в любом дачном домике. А тогда это было новшеством. Другая мебель была тоже дюралевая, очень легкая и складная. Жили мы в палатках специальной конструкции: они состояли из дюралевых дуг, на которые натягивали трехслойное полотнище. Такую палатку, когда начиналось опасное торошение, легко поднять и перенести в более безопасное место. Для отопления в палатках использовались двухконфорочные газовые плитки и в дополнение горели паяльные лампы, но ночью их обязательно выключали, чтобы не отравиться угарным газом. После выключения отопления в палатке быстро воцарялся мороз, порой до минус тридцати, и даже в спальниках, хотя они у нас были хорошие, становилось холодновато. Проснувшись, нужно быстро вскочить, всунуть ноги в замерзшие унты, постучав зубами запалить паяльную лампу и газовую плитку, и только тогда согреешься. Для готовки мы также пользовались газовыми плитками. Они впервые появились в экспедиции “Север-2” и были очень удобны, так как позволяли быстро получать горячую пищу. Баллон с пропаном, плитку и трубку для их соединения мы возили с собой. Мы не голодали – продуктов было достаточно, но к концу дрейфа их приходилось уже добывать из-под сусеков.

Меня иногда спрашивают, как мы построили на льдине аэродром? Собственными руками. Пешнями. Лопатами. Техники-то у нас никакой не было. Единственное, что у нас было, – автомобиль ГАЗ, доставленный летчиками в неполном комплекте, из-за чего он не мог передвигаться. Но наш замечательный Миша Комаров выточил недостающие детали, и машина заработала. Всю эвакуацию с СП-2 мы проводили на этом автомобиле. На дрейфующих станциях СП-3 и СП-4 уже был профессиональный повар и снабжение было лучше. Появились утепленные пенопластом домики, значительно более удобные. Но при всем удобстве у домиков есть серьезный недостаток: если льдина треснет, его нельзя быстро перенести в другое место. На четвертой станции появился уже и вертолет Ми-4. И даже пианино.

Но главное – в экспедиции СП-2 уже была новая облегченная аппаратура, с помощью которой можно было изучать глубины океана и состав льдов. Физики получили новейшие приборы для проведения геодезических исследований. Программа научных исследований была очень насыщенной. Решались задачи гидрологические, аэродинамические, гидробиологические, разрабатывались методы подготовки аэродромов в ледовых условиях. Попытки сбрасывать грузы на лед закончились неудачей: все, что падало на землю, крошилось в порошок. Пришлось строить взлетно-посадочные полосы для самолетов. Мы даже сумели сделать аэродром километровой длины, чтобы принимать тяжелый бомбардировщик Пе-8.

Мы привыкли к жизни в холодных палатках, к торошению льда, ко всему тому, с чем связана жизнь в Центральном полярном бассейне. Когда наступала полярная ночь, мы оказывались совершенно отрезанными от всего мира. Самым трудным испытанием была полная секретность. Связь с миром была только по рации, через шифрованные послания морзянки. Мы могли слушать по радио известия и восемь раз в сутки получали сводки погоды. Но сами мы, что бы ни случилось, имели право выходить в эфир только с зашифрованными сообщениями. Американцы пытались перехватить наши передачи и долго не могли понять, что происходит. Американские истребители все время искали наши самолеты, чтобы перехватить и посадить на лед. Но наши умельцы перешли на такую связь, что американские радиоприемники не могли их улавливать.

Во время дрейфа был случай, когда нас едва не обнаружили. Однажды над нами появился американский самолет. Это не было случайностью: американцы по два раза в неделю летали с материка на полюс. Трасса полетов проходила в стороне, но в этот раз самолет отклонился от обычной траектории, и экипаж мог нас увидеть. Мы тут же начали засыпать все сооружения снегом и, к счастью, остались незамеченными. Когда самолет приблизился, я известил об этом Михаила Михайловича Сомова – он в это время был в палатке и отбирал пробы воды. “А что, если они нас заметят?” “Не дай Бог”, – ответил он. Но прозвучало это как-то странно. И нехотя добавил: “Перед отправкой на дрейфующую станцию меня вызвали в одно учреждение и проинструктировали: если вас заметят американцы, станцию нужно уничтожить”. Американцы узнали о нас только в 1954 году после окончания войны между Северной Кореей и Южной. А сами мы узнали о военном значении нашей станции лишь много лет спустя.

Холод нельзя победить, но к нему можно притерпеться. Единственным теплым местом на станции СП-2 была кают-компания, которую мы соорудили из потерпевшего аварию самолета, отрубив хвост. Когда керосин кончился, мы лишились и этого блага. Вопреки утверждениям высокого начальства, что полярники не болеют, будто они все железные, оказалось, что и железо ржавеет. И ржавеет сильно. Геморрой, радикулит, отравление выхлопными газами – работы мне хватало не только на поварском фронте. Часто бывали простуды, ангины, трахеиты, однажды даже воспаление легких. Обычной проблемой было переохлаждение суставов. К счастью, обошлось без зубной боли. Цингу удалось предотвратить с помощью приказа об обязательном приеме витаминов.

Как бы трудно ни было, все руководствовались одним правилом: не ворчать. Стоит кому-то перейти на негативную ноту, это может обернуться крахом всей станции. Ссор между сотрудниками не бывало: работы было так много, что на это просто не хватало времени. Два раза в месяц я проводил медицинское обследование, спрашивал, какие сны снились полярникам. Мыслей о женщинах не возникало: видимо, мы слишком выматывались. Платили нам немного: мы получали только командировочные 2 рубля 60 копеек в сутки, но никто не высказывал недовольства. Даже полярная ночь не стала какой-то особой проблемой и не сказалась ни на характерах, ни на здоровье. Как врач я могу сказать, что в целом мы перенесли холодную зимовку и полярную ночь очень хорошо.

Великолепной компенсацией за тяготы полярной ночи были сияния. Первое сияние, которое я увидел, меня разочаровало: оно было рыхлым и бледным. Стоило ли ехать в Арктику, чтобы увидеть такое? Но на следующий день я вышел на улицу и обомлел. По всему небу раскинулась зеленая занавеска, она колыхалась, то собираясь в складки, то разглаживаясь. Время от времени случались сияния, которые не только поражали, но и вызывали безотчетный страх. Небо пылает, красные огненные валы катятся, исчезают, появляются новые и, кажется, вот-вот обрушатся на голову.

Летом другие трудности: на льдинах образуются озера, иногда довольно глубокие, и лагерь превращается в маленькую “Венецию”. Бывало, затапливало и лагерь, и тогда приходилось снимать палатки и переносить на другое место. Любая вещь, оставленная на улице, особенно тяжелая, вроде газовых баллонов, от нагрева на солнце протаивала, оказывалась в яме и могла провалиться сквозь лед в океанские глубины.

Летом 1950-го на станции произошло серьезное происшествие: сгорела радиостанция. Но происшедшая тяжелая ситуация неожиданно легла в основу сочиненного мной позже пародийного текста: месяцы спустя после того события, готовя очередной обед, я услышал по радио песню Леонида Утесова “Маркиза” и вспомнил случай с радиостанцией. Песня стала музыкальной основой для истории с пожаром, выраженной в стихах.

– Алло, Мих-Мих! Какие вести?
Как на дрейфующей дела?
Надеюсь, все идет без происшествий
И льдина верная цела?

– Все хорошо, тепло и безопасно,
Работа в меру нелегка,
Дела идут у нас почти прекрасно,
За исключеньем пустяка.

Случилось маленькое горе:
Чехол спалили на моторе,
А в остальном на льдине в океане
Все хорошо, все хорошо.

– Но как движок полярною зимою
Работать будет без чехла?
Ответьте нам короткой докладною,
Потеря как произошла?

– Все хорошо, тепло и безопасно,
Работа в меру нелегка,
Дела у нас идут почти прекрасно,
За исключеньем пустяка.

И что чехол? Не в нем терзанья,
Сгорел движок до основанья.
А в остальном на льдине в океане
Все хорошо, все хорошо.

– Алло, алло! Главсевморпуть в волненье.
Удар полученный жесток.
Без промедленья шлите объясненья:
Как погорел у вас движок?

– Все хорошо, тепло и безопасно,
Работа в меру нелегка,
Дела у нас идут почти прекрасно,
За исключеньем пустяка.

И что движок? Не в этом дело,
Радиостанция сгорела.
А в остальном на льдине в океане
Все хорошо, все хорошо.

– Алло, Мих-Мих, Главсевморпуть в печали,
Всему начальству тяжело.
Как вы в беду ужасную попали?
Как это все произошло?

– Мы получили важное сообщенье,
Что скоро будет самолет,
И как один, оставив помещенье,
Ушли с лопатами на лед.

Мы чистили аэродром,
Как вдруг раздался страшный гром,
Рвануло где-то по краям,
И льдина лопнула к чертям.

Дошел до рации толчок,
На керогаз упал мешок
И запылал в один момент,
За ним палаточный брезент.

Мы были в дальней стороне,
Вдруг видим – рация в огне.
Пока мы мчались во весь дух,
Огонь все слопал и потух,

Движок расплавиться успел
И на движке чехол сгорел.
А в остальном на льдине в океане
Все хорошо, все хорошо.

Самая северная точка, которой достигла дрейфующая станция СП-2, – 86° с.ш. Льдина была выбрана с расчетом, чтобы дрейф, начатый в апреле, не закончился раньше сентября. Она оказалась еще крепче, и, когда срок приблизился, нам предложили продлить дрейф еще на семь месяцев.

Что наш корабль? Замерзшая вода,
Гонимая теченьем и ветрами,
Над головой Полярная звезда
И бездна океанская под нами.

В полярной тьме наш “корабль” пробивал себе дорогу между ледовыми полями. Время от времени лед потрескивал, издавал странные хрипы и шорохи, иногда лопался со звоном. Но мы к этому привыкли.

Это произошло в годовщину крушения “Челюскина”. 13 февраля ночью мы все вскочили от грохота на западной стороне станции. Выскочив из палаток, увидели, как растет огромная ледяная стена. Ожившие льдины двигались, словно танки, сталкивались друг с другом, скатывались в море. Грохот стоял такой, что стоящего рядом не было слышно. Потом появился еще один вал, с другой стороны, они сошлись и пошли в атаку на станцию. Мы успели схватить только некоторые пожитки, снять антенны, перенести радиостанции. Прямо на глазах станция исчезала в объятьях ледяного хаоса. Бежать было некуда: там, где не было ледяных валов, чернела открытая вода. Положение было напряженное, на помощь извне надеться не приходилось. Хотя у нас были гиперботы, но они промерзли и вряд ли удержались бы на плаву. Сюда не придет ни один корабль, не долетит ни один самолет. Не доберутся даже чукчи на собаках. Надо сказать, что, несмотря на ужасающую обстановку, люди сохраняли спокойствие. О панике не было и речи: все принимали события как должное. Слишком долго природа нас щадила, слишком долго льдина трехметровой толщины сохраняла прочность и служила надежным пристанищем. Когда-то это должно было закончиться.

Но все-таки нам повезло. Неожиданно грохот стих, льды успокоились и замерли, будто приготовившись к новой атаке. Нетронутой оставалась лишь небольшая площадка пятьдесят на шестьдесят метров. Мы поставили там аварийную палатку и кое-как провели ночь. Бушевала пурга, но нас она успокаивала: пурга – верный признак того, что льдины больше не будут двигаться. А когда рассвело, вокруг высились гигантские восьмиметровые стены, присыпанные мягким снежком. Чтобы продолжить дрейф и выполнить научную программу, нам нужно было найти новую льдину. И мы ее нашли.

Дрейфующая станция СП-2 закончила свое существование в мае 1951 года. Мы построили аэродром, куда села машина знаменитых полярных летчиков Ильи Павловича Мазарука и Алексея Михайловича Титлова. В 1940 году на рядовой машине Ли-2 Титлов без посадки долетел до полюса и обратно.

Два года спустя, когда открылись дрейфующие станции “Северный полюс – 3” и “Северный полюс – 4”, летчики станции СП-4 обнаружили нашу станцию СП-2. Палатка обтаяла, а под ней осталась ледяная ножка, и получилось что-то вроде гриба.

Прошли десятилетия. Новые дрейфующие станции посылают свои сообщения на Большую землю. Изменился их облик. Появилось более совершенное оборудование. На страже полярных станций находится современная авиатехника, готовая прийти на помощь терпящим бедствие по первому сигналу. Палатки сменили комфортабельные и надежные домики. Громоздкая гидрологическая и геофизическая аппаратура уступила место точным и компактным приборам. Но есть то важное, что пребывает неизменным. Дух первооткрывателей остался таким же, каким он был на протяжении столетий. Он живет в исследователях наших дней.